Уильям Сароян – классик американской прозы, чье имя стоит в одном ряду с именами Эрнеста Хемингуэя, Уильяма Фолкнера, Джона Стейнбека, Джона Апдайка

ПЕЩЕРНЫЙ ХУДОЖНИК

В предисловии к изданному в 1945 году в Нью-Йорке чудесному роману Левона 3. Сюрмеляна «К вам обращаюсь, Дамы и Господа» он напишет: «Автор - один из многих армянских детей..., которым удалось перехитрить врага и не погибнуть. Их сверстники умерли на родине вместе с миром, который погиб. Их врагом не была конкретная нация или конкретный народ. Их враг - Зло, такое же отвлеченное, как понятие Зла в притче. Дети, конечно, были невиновны. Если они и принадлежали к какой-либо нации, то это была нация детей. Людское Зло стремилось уничтожить их, но многие дети выжили, как если бы они жили в сказке, а не в реальности».

Ко времени появления писателя на свет обживающие Армянское нагорье его предки уже седьмое тысячелетие как оставили пассивное собирательство и перешли к ведению производящего хозяйства - земледелия. В их сознании почвенный покров олицетворял женское, рождающее зерно, начало. Мать-Земля оплодотворялась грозным Мужчиной-Небом, которого так и называли - Ара. Ежедневное явление Неба миру, именуемое Арев или Арегак, сохранило свое значение в армянском языке как символ «Солнца». Аналогичным образом были унаследованы имена Творца - Арарич и Мужчины - Аракан. Часто, особенно весной, Ара спускался на вершины высоких гор и давал жизнь студеным ключам - Ару и ручейкам, именуемым Арваками. Порой он оставался в горах надолго и оплодотворял землю уже не только грозами, но и своими родниками. Именно таким образом он зачинал водой Землю, беременность которой проявлялась в виде выпуклых форм рельефа - гор. Спустя семь тысячелетий он понял главное - сердце его в горах.

Раньше он был почтальоном, разносил письма, благодаря чему и «получил прекрасное уличное воспитание» в иммигрантском Фрезно. Особенно хорошо ему удавалось продавать прессу на многолюдных бульварах: в детстве он чем-то болел (в год его рождения на Землю грохнулся большой Тунгусский метеорит) и оглох на одно ухо - с тех пор умел лишь профессионально кричать и куда похлеще газетных новостей привлекать внимание общественности. По этой части уже ни один американский почтальон человеческих душ не будет в состоянии оказывать ему реальную конкуренцию. Разве что Фолкнер, Стейбек, Колдуэлл, Хемингуэй, Апдайк. Он докричится до своих ценителей десятью романами, дюжиной пьес и изумительными рассказами, в количестве полутора тысяч: недельная кипа бумаг самого заурядного курьера!

Впрочем, о главном: Арарат появился на божий свет около трех миллионов лет назад - почти одновременно с четвероногим человечеством - и «рос» фактически на его глазах. Весьма долгое время вулкан жил один, в связи с чем, следует полагать, и ощущал определенный дискомфорт. Свое беспокойство и неуемное желание иметь спутника он проявлял непрекращающимися извержениями жидкой магмы. Тепло, в великом количестве исходящее от огнедышащей лавы, вероятно, оказалось в состоянии согреть холодное сердце Матери-Природы, и 150 тысяч лет назад перед изумленным взором пещерного человека вырос спутник большого вулкана - Малый Арарат. Рождение было отпраздновано очередными выбросами огненного материала, после чего наступило умиротворение. На долгие века и тысячелетия.

Причуды Сарояна, коими и пропитана вся его биография, имеют возраст Арарата. Они сродни забавам наивного и не совсем смышленого пещерного человека, заблуждения которого подкупают читателя утренних газет вечерней искренностью; живой образ Огана Горлопана из героического эпоса «Сумасброды из Сасуна»; именно так умеет заблуждаться первый народ. Впрочем, о трагических заблуждениях он будет писать редко; даже после того, как Хемингуэй опишет зверства турок: «Трудно забыть набережные Смирны. Чего только не плавало в ее водах. Впервые в жизни я дошел до того, что такое снилось мне по ночам. Рожавшие женщины -это было не так страшно, как женщины с мертвыми детьми...»

Приметив на одной из горных троп Родины милейшего ишака, он воскликнет: «Это же осел! Так обзывал меня в детстве дядя Арам! Ему непременно надо уступить дорогу, очень симпатичное животное». Уж во всяком случае предпочтительнее всех вождей, коим уступать непозволительно: «В этом номере раньше жил Ленин!» - с гордостью поставят в известность посетившего Москву Сарояна сотрудники гостиницы «Националь». «Ну и что, теперь здесь буду жить я!»

Чудачества писателя - фон отношения Эдипа к породившей его земле Битлис - Багеша. Только при таком раскладе Сароян не привлекает внимание психиатра, и все становится на свои первобытные места: по крайней мере, перестают удивлять названия произведений - «Пещерные люди», «Мое сердце в горах», «Папа, ты сошел с ума». Критик Хейни полагает, что «разговор Арама и Мелика о рогатых жабах - один из самых несуразных и вместе с тем - самых очаровательных диалогов во всей нашей литературе» (в «Гранатовой роще» из цикла «Меня зовут Арам» герой беседует с дядей Меликом о некоторых тварях, населяющих купленный им пустырь). Эксцентрика Сарояна подкупает петроглифами. «Говоря от имени странных людей, защищая неудачливых и неприспособленных, с сочувствием рисуя беспечных и бездельничающих, Сароян-рассказчик выражает свой протест против мертвящего единообразия американской жизни», - утверждает писательница Элизабет Боуэн.

Впрочем, Сарояну все равно: государственный уклад человеческой жизни он не совсем приемлет и тяготеет к армянской форме мифологического - сумасброд из Сасуна. Трем Грин скажет по этому поводу: «Вы и оглянуться не успеваете, как моментально погружаетесь в его рассказ. Сароян не тратит слов на представление вам героев, как если бы в его намерения входило писать по меньшей мере трехтомный роман; они представляют себя сами...»

---

«Хоть пишу я по-английски, я считаю себя армянским писателем. Слова, употребляемые мною -английские, среда,о которой я пишу - американская, однако, та душа, которая вынуждает меня писать - армянская», - говорил о себе Уильям Сароян. Когда он умер, его тело осталось в Америке. Но кусочек сердца привезли и захоронили у подножья Арарата - такова была последняя воля великого писателя.

---

Бог создал его на шестой день, а потом бросил на произвол судьбы. Далее он рос сам; циклопом чуял понятия Добра и Зла. Предупреждал Чаренца не воодушевляться мнимыми достижениями и уговаривал уехать с ним в Америку. Впрочем, знал и другое: коммерческий рай - блестящий реверс нравственного ада, посему и США - далеко не лучшее место. Писатель откажется от Пулитцеровской премии со словами: «Коммерция не вправе опекать искусство!» Единственный же край, способный усмирить его стихию, - потерянная Отчизна, оккупированный поныне Битлис, и только «в освобожденной от злого сорняка доброй земле предков» они завещает посеять треть шестидневного сердца; это уже иная вегетация.