Егише Чаренц – гениальный армянский поэт, автор сатирического романа «Страна Наири», поэм «Дантова легенда», «Неистовые толпы»

К ГОРЕ МАСИС

Ржавая железная дверь камеры отворилась, и перед иступлен¬ным взором изможденного гения предстал призрак великого Хачатура Абовяна. «А он, кажется, даже не постарел», - подумал улегшийся на сыром бетоне Поэт. - А ведь ему, если не ошибаюсь, уже 132 года. Впрочем, быть может, это очередная моя ошибка: что-что, но их в моей жизни было предостаточно». Поэт, разумеется, не ошибался: календарь старой Ереванской тюрьмы отсчитывал один из своих красных дней, 29 ноября 1937 года - 17-я годовщина установления Советской власти в Армении. «Уж конечно «красный», я бы сказал «кроваво-красный», - усмехнулся про себя Поэт, поворачивая голову в сторону исписанного кровью угла. - Аты устраивайся, Хачатур, я тебя ждал».

В этот праздничный день Егише Чаренц решил окончательно привести в порядок все свои дела. «Дел у меня, собственно, и не осталось, - думал он сам про себя. - Сообщение Изабелле я уже отправил. Она прекрасно знает, что отсюда мне уже не выйти, а посему сама позаботится о себе и детях. Во всяком случае, обещала отречься от меня ради детей. Но все же, как я мастерски провел этих тюремных педерастов - написал ей химическим карандашом на грязной рубашке. Уж Изабелла наверняка обследует ее прежде, чем выстирать. Моя великая прачка».

Свою последнюю зорю Поэт действительно встретил в более приподнятом, чем обычно, настроении. А ведь еще совсем недавно - 27 марта, в день своего сорокалетия, он пребывал в отчаянном расположении духа: «И вот, праздную я сегодня свой двойной юбилей - одинокий и гонимый, на краю отечественной песни, опустевшей жесточайшими стараниями наших начальников...» Второй юбилей - 25-летие творческой деятельности.

«С творчеством тоже как будто все в порядке, - лежа на полу, размышлял Чаренц. - Успел даже написать стихотворное послание Аветику Исаакяну. И опять обдурил этих больных тюремщиков. Будут разбирать письмо по буквам и запятым, а там ничего нет: безобидное такое послание, чтобы вдруг не схватили и Аветика. Он ведь только год, как вернулся в Армению. А кому еще мне было писать, если ни Ованеса, ни Ваана уже нет в живых. Ах, жалко нет морфия».

В это холодное праздничное утро Егише Чаренц был спокоен. Он знал, что произведения его будут жить если и не вечно, то уж во всяком случае очень долго. «Жаль только, что литературный земной шар вертится вокруг лишь нескольких языков, - перебил он свои размышления. - Очаровавший Мандельштама армянский, увы, требует перевода».

---

Анна Ахматова перевела множество стихотворений Чаренца и всей душой полюбила Армению. Близкие друзья даже дали ей новое имя - Ануш. Надежда Мандельштам, супруга Осипа Мандельштама, позже напишет в своих воспоминаниях: «Мы вернулись из Армении и прежде всего переименовали нашу подругу. Все прежние имена показались нам пресными: Аннушка, Анюта, Анна Андреевна. Новое имя приросло к ней, до самых последних дней я ее называла тем новым именем, так она подписывалась в письмах - Ануш. Имя Ануш напоминало нам Армению...»

---

Здесь «великий заключенный» явно лукавил. Он-то прекрасно был осведомлен о наличии в литературной жизни Армении знаменитой антологии Брюсова, где были представлены и Наре-каци, и Кучак, и даже современные Туманян, Исаакян, Терьян. Все, кроме Чаренца. «Но ведь меня тогда и не существовало, или почти не существовало, - откорректировал мысль Поэт. - Я лишь четвертый год стучался тогда в ворота вымирающего символизма и только-только приобщался к «смелым мазкам» Маяковского. А что касается Григора Нарекаци, так ведь необходимо перевести его «Книгу скорби». А этого в антологии нет. Валерий Брюсов, конечно, перевел «Всепоэму», за что я ему очень скоро, видимо уже сегодня, скажу Спасибо. Да и Анна Ахматова тоже работала над переводами. Но у нее постоянные проблемы с сыном, по-моему, его опять восстановили на истфаке по просьбе Пастернака. Ну и Борис делает какие-то вещи. Нет, с творчеством у меня все в порядке. Ах, жалко нет морфия».

«Ты прав, Егише, твои стихи в надежных руках, - прервал монолог сумасшедшего Хачатур Абовян. - Борис действительно работает над «Кудрявым мальчиком». Помнишь пионерский отряд и мальчика, который ненароком наткнулся на твою затерянную в терновнике пыльную могилу. Но ты забудь об этом, у тебя не будет могилы. Как и у меня».

Вдруг Чаренц поймал себя на мысли, что действительно забыл про Абовяна. Он, конечно, продолжал плевать в потолок, но в целях реабилитации начал бодро декламировать свое знаменитое посвящение дорогому гостю из поэмы «К горе Масис»:

О чем поведать он хотел своим трудом?
Не попросту ль растрачивал свой дар,
Свое умение, свой душевный жар?
А если то, о чем он пишет тут, -
Его мечта, певучий этот труд,
Которому так щедро отдает
Свой гений он, кровь сердца своего, -
Тропа, что к бездне край его ведет,
Ошибка, бред - и больше ничего?...

- Совсем как про меня, - удовлетворенно констатировал узник. -У нас с тобой общие раны!
- Я пришел за тобой, Егише, - прервал его Хачатур. - Вста-вай, нам пора!
- А ты читал «К горе Масис», ведь это я про тебя? - не обра-щая внимания на просьбу Абовяна, спросил вдруг Чаренц.
- Ты удачно описал ночь, когда я последний раз перебирал свои сочинения, - ответил Абовян. - Кстати, есть ли при тебе рукописи?
- Да ты что?! - чуть ли не возмущенно прервал Поэт. - Это тебе, брат, не Петропавловская крепость Налбандяна.
- Остынь, в твоей пороховнице сыро, тем более что «Неожиданная встреча в Петропавловской крепости» мне не понравилась, - заметил Абовян. - Микаэл Налбандян был глыбой, которую еще предстоит исследовать. Разумеется, освободившись от социал-демократического налета.
- Хочешь сказать от его масонства! - подловил Чаренц.
- Абсолютно не уверен в том, что твое текущее психологическое состояние располагает к подобным диспутам, - как-то по-академически ответил возбужденному Поэту бывший студент Дерптского университета. - Но ты, действительно, еще не готов к такой беседе. Так значит что - рукописей при тебе нет?
- Последнее стихотворение уже отправлено Аветику Исаа-кяну, - парировал Чаренц. - Я же не думал, что ты придешь.
- А о чем ты вообще думал, когда стал Поэтом? - усмехнулся Абовян.- О чем ты думал, когда писал «Книгу пути» с «Видением смерти», или «Страну Наири»? Когда отходил от преходящего народа с потребительским сознанием и приближался к нации?
Ну да ладно, вставай, ты уже давно готов: Изабелла прочитала твое сообщение, но она тоже в тюрьме. В конце этого коридора, в своей одиночке. Она от тебя не отреклась, хоть и обещала. Дети в интернате. Так что ты действительно готов. Вставай!
- Куда мы? - отходящим голосом захрипел Поэт.
- К горе Масис!