Новости
Альбом
Мобайл
Магазин
Армения вики
Файлы
Анекдоты
Форумы
Медиа
Опросы
КАДРЫ, РЕШИВШИЕ ЖИЗНЬ
Казалось, что может роднить Рыцаря печального образа с принцем Датским? Разве что «родство величия» самих творцов этих выдающихся сочинений, единовременное вознесение душ коих, следует полагать, все же о чем-то говорит: и Шекспир, и Сервантес достучались до Бога 23 апреля 1616 года. Обстоятельство весьма любопытное, однако, извольте! Право же, каким образом в наивные уста старого идальго из Ламанчи можно вложить знаменитый монолог, читанный в Эльсиноре? Или наоборот: неужели Гамлет оставляет впечатление человека, способного воевать с ветряными мельницами? Впрочем, как знать. Персонажу, имеющему талант прямого контакта с призраком, вероятно, вполне по силам разглядеть в мельничных крыльях кого угодно. Видимо, так думал и Эрнест Хемингуэй, соединивший два этих образа в единый: героем же, который, по убеждению классика, олицетворял подобный синтез, был актер Грачья Нерсисян. «Он и впрямь 50 на 50; первая половина - Дон Кихот, вторая - Гамлет». Или наоборот.23 апреля - день уже примечательный - звонил большой колокол Константинопольского патриаршества. «По ком он звонит?» - подумал 20-летний начинающий актер. Впрочем, вопрос был если и не риторическим, то явно запоздалым: ответ был уже
предопределен - колокол звонил по армянам. В самом скором времени местная жандармерия арестует его друзей - Варужа-на, Сиаманто, Комитаса. Потом, конечно, и самого Нерсисяна. Молодой актер не совсем понимал сути происходящего. В отличие, например, от того же Сиаманто, который уже в застенках так и заявил: «Нас всех уничтожат!» Следует полагать, что причина более четкого представления поэта на предмет ближайших перспектив нации основывалась не только на известной проницательности поэтических натур вообще, но и на «камерном соседстве»: в апрельские дни 1915 года сокамерниками Сиаманто были представители творческой элиты.
Грачья был лишен возможности полномасштабного восприятия происходящего: он сидел в одной камере с уголовниками. Они избивали молодого актера до полного изнеможения. Жуткая потеха не позволяла артисту воспринимать характер всего процесса: он адекватно реагировал лишь на физическую боль. В отличие от принца Датского, он уже не был в состоянии вступать в прямой и непосредственный контакт с призраком, дабы выяснить дальнейшее: в сырой камере томилась только первая его половина - размахивающие руки зеков действительно походили на мельничные крылья.
Много позже, в 1959 году, знаменитый артист сыграет роль старика Атанеса в фильме Мелик-Азаряна «О чем шумит река». К этому времени он уже признанный мастер театральной сцены и кино, отмеченный всевозможными премиями и привлекший к себе внимание не только Эрнеста Хемингуэя. Эта предпоследняя в его жизни кинороль - 19-я по счету - была сыграна по обыкновению отменно. И не только отточенный профессионализм артиста - залог очередного триумфа: эпизоды жизни его персонажа явно перекликались со страницами собственной биографии Грачьи Нерсисяна. Как и его персонаж - узник немецкого концентрационного лагеря, сменивший позже много профессий, он также жил в надежде на скорое свидание с Родиной, а часто и вовсе находился в шаге от смерти.
Размахивающие руки вскоре вышли из строя - ввиду физического, но, увы, не морального износа - и перестали молоть муку турецкой политики. У дверей камеры дежурили двое, высокий и низкий. Они проводят обессилевшего узника в одиночку. Там Грачья придет в себя и даже получит возможность осмыслить происходящее: все равно, ничего не понять. Озарение наступит позже, когда он увидит пустыни, где умирали или, что постраш-нее, лишались рассудка его друзья.
Начало XX века стало временем беспрецедентно бурного расцвета армянской культуры: увлеченный национальным искусством 15-летний Грачья не упускает случая видеть Комитаса, Варужана, Сиаманто, тем более, что все они часто собираются на квартире одного из его родственников. Сам подросток свободно читает на армянском, английском, французском, прекрасно знает арабский, итальянский, турецкий - всему этому он обучен в армянской школе «Есаян», американском «Роберт Колледже», французском «Сент-Барбе». Грачья Нерсисян ничуть не сомневается в полезности столь серьезных для юного возраста «личных достижений», которые «непременно пригодятся в творческой жизни».
Они действительно ему пригодились и даже стали гарантами жизни, которую, однако, едва ли можно назвать «творческой». Бывший узник турецкой тюрьмы, над которым еще долго потешались, в том числе из-за его несогласия читать мусульманские молитвы, станет выгодным презентом услужливого коменданта колонии германскому командованию: 20-летний Грачья становится военным переводчиком и пять лет работает в штабе майора Берела. Впрочем, после роспуска штаба жизнь будущего Мастера опять на волоске: она помещена в самый обычный конверт, который он - не имеющий об этом ни малейшего представления - и должен вручить высокопоставленному вельможе в Константинополе. В то пасмурное утро равнодушный Босфор сгорал от любопытства: волны грядущей развязки бились о его загороженное древними дамбами терпение; 27-летний артист практически шел навстречу смерти.
Геноцид разделил их: сестра Грачьи Нерсесяна оказалась по ту сторону океана - в Америке. И вполне там преуспела: у нее был самый лучший ресторан в Голливуде, постоянными гостями которого были все звезды Фабрики грез. Спустя почти полвека после их разлуки она добилась разрешения посетить Советский Союз. Увидев нищенские условия, в которых жил Грачья, она едва не расплакалась. Богатая американка привезла с собой в подарок чемодан модных галстуков. «Что еще, - думала она, - можно подарить именитому артисту».
Вероятно, к этому времени в актере и пробудилась способность общения с призраками: он был остановлен Сиаманто, который и потребовал открыть и прочитать письмо. На белом листке бумаги было не более десяти,, слов: «Носитель этого пакета подозревается в шпионаже и должен быть казнен». Грачья понял главное: в Турции ему оставаться далее нельзя! Он с благодарностью посмотрел на своего исчезающего в утреннем тумане спасителя. Тот был немногословен: «Прощай, прощай и помни обо мне!»
Осенью 1922 года Константинопольский порт ожидал прибывающего из Батума корабля, который должен был увезти с собой в «советскую сторону» оставшихся в живых членов некогда знаменитой труппы Армянского театра во главе с Ваграмом Папазяном: в числе отплывающих - Грачья Нерсисян. Вопреки чудовищным проявлениям нетерпимости в отношении к «инакомыслящим буржуа», большевистская власть была все же предпочтительнее турецкой. По крайней мере, с точки зрения изможденных западных армян, это как переход из камеры с уголовниками в одиночку. Вероятно в ту самую, где отдышавшийся от побоев и переосмысления происходящего молодой 20-летний человек вдруг обнаружил, что стал стариком. Осенью 1922 года он стоял на берегу Босфора и ждал корабля: старик и море.
