Интервью первого президента Армении Левона Тер-Петросяна изданию «Коммерсант»

— Что, на ваш взгляд, стало причиной разгона ваших сторонников утром 1 марта на Театральной площади?


— Главным их мотивом было недопущение дальнейшего роста нашего движения. Наше слово с каждым днем получало больший резонанс, больший отклик, открывало глаза людям на то, что представляет собой власть и что произошло в день выборов. Это не выборы были. Это не подходило ни под какие стандарты — ни под европейские, ни под восточные. Даже в Пакистане выборы были проведены лучше. У нас же имело место насилие с использованием всех ресурсов, которыми обладает Роберт Кочарян,— административного, информационного, финансового, криминального и силового.

Почему мы сидели в палатках? Это был единственный способ сохранить за нами площадь. Если бы мы ушли ночью из этих палаток, то днем мы туда не вошли бы — ее бы закрыли. А потерять площадь — это потерять единственную связь с народом. Потому что у нас нет свободного телевидения, радио, все электронные СМИ под контролем государства. Сейчас у нас отняли и эту возможность. И целью всей этой грубой кампании было лишить нас возможности общаться с народом.



Ну и, конечно, важным мотивом для властей было то, что наша жалоба на ход выборов уже находилась на рассмотрении в Конституционном суде. Они боялись, что слушание пройдет в этой атмосфере подъема народного протеста. Вы представляете, что это такое? Вся республика на подъеме, и в это время идет Конституционный суд. Конечно, суд не может не быть под воздействием этой атмосферы. Я вижу прямую связь этих событий — за день до силовой операции мы подали официальное заявление в Конституционный суд, и уже в следующую ночь они провели эту операцию. Теперь они добились своего — 20 дней, в течение которых должен состояться Конституционный суд, мы не имеем права выходить на улицы.

— Вы находились на площади, когда начался разгон ваших сторонников? Как вышло, что вы оказались под домашним арестом?


— Я, как обычно, спал в своей машине. Меня разбудили в 6 утра и сказали, что наблюдается движение в сторону площади. Мы разбудили людей в палатках. Стали ждать. Появились полицейские — шеренгами со всех сторон, окружили нас. На площади было 5-6 тыс.— и столько же солдат. Я подошел к микрофону и сказал людям: давайте посмотрим, что нам хотят сказать полицейские и солдаты. Расстояние между солдатами и народом было 5-6 метров. Я предупредил солдат, что на площади есть женщины. Но не успел я это сказать, они без предупреждения, без слов напали и стали избивать людей. Тут уже появились палки, народ сопротивлялся, была драка. Я успел посмотреть на это буквально секунд 15. В это время ко мне подошли плотные ребята и сняли меня с трибуны. Окружили меня. Моя охрана стояла рядом, но это ведь часть того же департамента по защите государственных лиц, который меня и окружил. Потом мне сказали, что руководил операцией в отношении меня командир департамента генерал-лейтенант Гриша Саркисян. Именно он скрутил одну мою руку, а его заместитель другую. Он уговаривал меня покинуть площадь, я отказывался. Я сказал им: "Я площадь не покину, пока вы не наденете на меня наручники. Арестуйте меня, пригласите прокурора". Но через 15 минут все было кончено. Людей не осталось, а полицейские начали крушить палатки, демонтировать динамики и микрофоны. Я своими глазами видел, как они выкладывают на землю палки, арматуру и так далее. Около 15 моих соратников было арестовано.


После этого они усадили меня в полицейскую машину и привезли домой. Закрыли меня и объявили, что я не имею права отсюда выйти. Я спросил: я под домашним арестом? Они сказали: нет, мы только охраняем вашу безопасность. Тогда дайте мне выйти и охраняйте дальше мою безопасность. В итоге они мне сказали: я могу выйти из дома, только если официально откажусь от госохраны. Но если они думали о моей безопасности, то зачем же предлагали мне выйти одному?


— Ваше отсутствие на массовом стихийном митинге 1 марта сыграло едва ли не решающую роль в исходе событий. Почему вы не пришли туда?


— Да, через два-три часа после разгона на площади Оперы люди стали собираться на улицах. В итоге народ собрался у французского посольства. Примерно через три часа после скопления народа наши ребята вышли из своих убежищ и возглавили митинг. Но весь народ требовал, чтобы я пришел туда. Единственный человек, кто мог взять под контроль всю ситуацию, был я.


— Вы уверены?



— Да. Таких ситуаций в 1988-1989 годах у нас было много, и очень быстро мы все брали под контроль. Зная об этом, я обратился к генералу Саркисяну. Я сказал ему, что единственный способ выйти из этого положения — это дать мне возможность прийти на это место и поговорить с народом. Конечно, люди просто так не ушли бы, я должен был дать им какую-то компенсацию — заменить это мероприятие другим. Я предложил генералу: мы спокойно маршем пройдем до оперы или до площади Матенадаран и проведем там митинг. Потом мы обратимся в мэрию за разрешением новых митингов. Генерал доложил о моем предложении Кочаряну. Сначала мне показалось, что они были за. Но Кочарян предложил мне идти маршем до стадиона "Динамо" или к вокзалу. Я сказал: "Нет, вы это делаете специально, чтобы отвести народ далеко от центра". Я настаивал на митинге у Матенадаран. Они еще подумали и в итоге сказали жестко, что не будет никакого компромисса. Таким образом, они продемонстрировали, что мирное решение этой проблемы им не нужно.


Власти начали штурм и получили большее сопротивление, чем ожидали. Большее, чем на площади Оперы. И вот тут мои ребята почувствовали, что появились провокаторы, которые уже ничего не слышали. Мы знаем свой народ, я уверен, это были провокаторы от властей. Особенно это было видно по краям митинга и на перекрестке Маштоца, там были совершенно другие люди — в черных куртках, аккуратные, чистые. Они не ночевали на площади, это люди криминальных элементов, которые занимают должности и являются депутатами. Все погромы устроили они. Я смотрел официальное телевидение — когда показывали погромы и грабежи в магазинах, лица этих людей не показывали вообще.

— Для чего властям нужно было устраивать погромы?


— Они показали всему миру, будто бы оппозиция нарушила закон и применила насилие. Они достигли своей цели и получили причину для объявления чрезвычайного положения. Потом было второе наступление на народ, и ночью на площади у французского посольства оставалось несколько тысяч человек и несколько наших ребят. Я взвесил все и в 4 утра позвонил и сказал ребятам, что надо оттуда уходить. Они передали людям мой призыв, и почти все с площади ушли.


— Вы говорите, что если бы вы появились на площади, это могло бы изменить исход событий. Так почему же вы все-таки там не появились? Отказались бы от охраны и покинули резиденцию.


— Что произошло бы? Убили бы. Им этого и надо было. Повесили бы на каких-то хулиганов. Сказали бы, что несколько человек, которые мной недовольны, меня убили. И это дестабилизировало бы ситуацию еще больше.


— До сих пор имеется разная информация о количестве жертв — от восьми до 20. У вас есть свои данные?


— Проверить, сколько жертв, может только государство. Даже грузинская оппозиция не может до сих пор сказать, сколько было жертв 9 апреля. Оппозиция называет одну цифру, власти — другую. То же самое с Сумгаитом. Иногда исчезает человек. Пока нет трупа, не причисляют его к жертвам.



— Вы считаете, что оппозиция не виновата в том, что погибли люди?


— Нет. Не только мои сторонники, но и солдаты, и полицейские — все они стали жертвами этого режима.


— Какие выводы вы сделали из случившегося?


— Я считаю, то, что мы сейчас получили, это совершенно новая ситуация. Произошла четкая поляризация нашего общества. С одной стороны власть и ее приспешники — криминал, коррупционеры. С другой стороны весь народ. И своими действиями 1 марта Роберт Кочарян и Серж Саркисян настроили против себя уже весь народ. Даже если они останутся у власти, они будут править народом, который их презирает и ненавидит. Вот такая ситуация. И эта ситуация не может не быть в центре международного внимания. Уже есть жесткое осуждение Запада. И я надеюсь, международное давление будет сильным. Международное сообщество уже вынуждено осознать, что в Армении появился режим, который не пользуется доверием народа. И что это будет постоянный конфликт. Будет пять лет насилия — и в экономике, и в сфере права, свободы слова.


— Что будете делать дальше?


— 20 дней кончатся. Сколько они будут держать это чрезвычайное положение? Мы не отступим. В рамках закона и всех возможностей, предоставленных конституцией, мы будем бороться до конца, до устранения этого ненавистного криминального, бандократического режима Армении. Не боясь тюрем, домашних арестов и их угроз. Они слишком мелкие люди, чтобы нас пугать. Горбачев не смел нас пугать — мы добились своего. Но здесь, конечно, очень важно то обстоятельство, насколько Запад верен тем принципам, которые он исповедует. Это экзамен для Запада.


— Но на одном из последних митингов вы обвинили европейское сообщество в нечестности и даже расизме.


— После всех нарушений, что я вам перечислил, мы получили оценку миссии ОБСЕ и ПАСЕ. Они провели простую арифметику полученных результатов и заявили: да, мы не исключаем проявлений насилия и некоторых нарушений, но это мелочи, они не повлияли на результат.

Но это издевательство над нашим народом! Издевательство над демократией. Выборы — это не день голосования. Выборы — это целый процесс, который продолжался пять месяцев. А что они сделали за эти пять месяцев? Еще 23 октября тысячи моих сторонников были запуганы, вызваны в полицейские участки, департаменты нацбезопасности, муниципалитеты, налоговые инспекции. Их пугали тем, что их снимут с работы, посадят родственников, лишь бы они не участвовали в моих митингах. Власти закрывали, блокировали дороги в Ереван, чтобы люди не пришли на митинги. Было много арестов, которые являлись сильным психологическим давлением на людей. Все это не могло не повлиять на голосование людей. В день выборов 200 моих сторонников было избито, в том числе полицейскими и уголовными элементами. Это происходило на участках или во дворах участков. После 8 часов вечера многих моих доверенных лиц просто выгнали с участка. Через день после этого начались новые аресты. Каждого, кто выступал в мою поддержку, либо исключали с работы, либо просто арестовывали. Выступил в мою поддержку замгенпрокурора — через 10 минут его сняли с работы, а через день арестовали. Выступили в мою поддержку 10 высокопоставленных дипломатов МИДа — замминистра, три посла и шесть завотделами. Что сделал после этого наш улыбающийся, интеллигентный, говорящий по-английски министр иностранных дел? Он тут же снял своих коллег с работы, а через полчаса президент лишил их дипломатических рангов, хотя конституция не дает ему на это права.


Все, что происходило после дня выборов, тоже находилось в рамках электорального процесса. И то насилие, которое власти предприняли на площади Оперы, и бойня 1 марта тоже. Я говорю это, чтобы вы поняли: наблюдатель не может подойти к оценке выборов так формально. Я задам простой вопрос: если бы арестовали 50 сторонников мадам Клинтон или 50 сторонников господина Саркози, что бы произошло в Штатах и во Франции? Там этого нельзя. А здесь можно. Там европейцы этого не допустят. А здесь допускают. Если есть стандарты, то это стандарты для всех. То, что недопустимо в Европе, не должно быть допустимо и здесь. Вот поэтому мы недовольны позицией наблюдателей. И я знаю, что такие же настроения были в Грузии. Потому что получается так — приезжают европейцы и легитимируют нелегитимные власти. ОБСЕ и Совет Европы — это наши организации, мы полноправные их члены. Наши правительства имеют обязательства перед ними, но эти организации имеют обязательства перед нашими народами. И мы требуем, чтобы они их выполняли. И если мировое сообщество примет результаты этих выборов, это будет означать, что они поддерживают режим, которому недалеко до режима Саддама Хусейна.


— Вам не кажется, что оппозиция уже потеряла возможность добиться своего?

— Нет, не кажется. Да, не всегда доброе побеждает. Ну и что? Это один из этапов нашего общественного развития. Могут быть моменты отступления, затишья, поражения. Может быть и татаро-монгольское иго, и немецко-фашистская оккупация. Главное, что у нас есть новое общество. За пять месяцев нам удалось создать новое, гражданское, смелое общество. И это главное наше достижение.